13. В рубрике «Publicystyka» размещено интервью, которое польский писатель, редактор и издатель Ярослав Гжендович/Jarosław Grzędowicz дал польскому журналисту, новому главному редактору журнала “Nowa Fantastyka” Якубу Винярскому/Jakub Winarski. Оно носит название:

Якуб Винярски: Мир «Властелина Ледяного сада» многим обязан «Поэтической Эдде», но не только ей. Что такого особенного в этих классических произведениях, на которые ты решил опереться, что делает их такими привлекательными для воображения писателей, особенно тех, кто занимается фантастикой? Чем таким особенным они задели тебя за живое?

Ярослав Гжендович: Как это «что в них такого особенного»? «Властелин Ледяного сада» немного похож на фэнтези, а фэнтези – это квази-миф. «Эдда» — это корни такой литературы, фэнтези была создана из этого. А сама «Эдда» имеет немалое очарование не только как фрагмент мифологии, но и как запись менталитета этих людей, жизненных советов и мудрости, а в некотором смысле и философии повседневной жизни и даже чувства юмора. «Эдда» сочетает в себе сакральный элемент с развлечениями, плутовским романом и руководством по решению вполне повседневных проблем. Скандинавам очень повезло со Снорри Стурулссоном. А вот о менталитете славян того времени мы и знать ничего не знаем. Кроме того, во «Властелине…» я представляю читателю возможность понаблюдать за столкновением человека с Земли с псевдосредневековым миром. «Эдда» сопровождает главы, посвященные Драккайнену, поскольку он входит в этот мир, вооруженный, в том числе, именно «Эддой» как источником определенных знаний, но также и традиций нашего средневековья.

Якуб Винярский: Поскольку это, как ты говоришь, корни фэнтези, почему нет других успешных попыток обращения к этой традиции? Фантасты редко дотягиваются до столь отдаленной по времени классики?

Ярослав Гжендович: Но ведь дотягиваются. Толкин использовал «Эдду». В «Хоббите» в сцене, в которой гномы представляются Бильбо, они делают это в том же порядке и с теми же именами, под которыми они появляются в «Эдде».

«Песнь о Беовульфе» адаптировали для фэнтезийных целей, дай сосчитать… четыре или пять раз. Была версия, близкая к философской, вроде «Гренделя» Гарднера, были версии рисуночная, квазидокументальная, научно-фантастическая. Есть ведь даже писатели-фантасты, специализирующиеся на псевдонормандской мифологии. Все зависит от того, как это делается и зачем.

Якуб Винярский: В одном из интервью ты вспоминал, что ты и писатели твоего поколения читали и что было бы стыдно не прочитать. Были названы Хемингуэй, Джонс, Фолкнер, Чендлер, Капоте. В то же время я слышу в этом нотку ностальгии. Тоски по тем временам, когда все это читалось. Сегодня, когда ты пишешь, поигрывая литературными аллюзиями и отсылками, у тебя иногда не возникает впечатления, что это искусство ради искусства, потому что средний читатель фантастики, твой читатель, понятия не имеет о Хемингуэе, Фолкнере и всей остальной великой литературной традиции?

Ярослав Гжендович: Точности ради, речь тогда шла даже не обязательно об авторах. Говорили о книгах, обсуждавшихся на дворе. Только это было не столь уж и распространенным явлением, возможно, мне просто повезло с друзьями. С другой стороны, американская литература того периода была сильной, по тогдашним понятиям близкой чуть ли не к порнографии, ослепляющей жестокостью, грубостью и беспощадностью. Чтение, скажем, «Американских парней» (Steven Philip Smith “Americanscy chlopcy”, 1991), «Тортильи Флэт» (John Steinbeck “Tortilla Flat”, 1981) или «Комплекса Портного» (Philip Roth “Kompleks Portnoya”, 1986) в шестнадцать лет было опытом, который сопровождался вином, выпитым на скамейке в парке, сигаретой, выкуренной в переулке или обжиманиями с девчонками в уголочке на вечеринке, и это было приятно на вкус, производило впечатление чего-то противозаконного.

Это было гордое вступление во взрослую жизнь. Это были книги, которые мы выбирали для чтения самостоятельно и независимо, наперекор всем, наперекор государству, считавшему их буржуазными и империалистическими, наперекор школе, которая ведь тоже муштровала нас по-своему, не обязательно по чисто политическим вопросам, и, вероятно, наперекор родителям, хоть и в меньшей степени. Это было моим собственным выбором, элементом бунта и самовоспитания. Я и сегодня считаю, что книги реалистической литературы должны выглядеть так же, как те. Я не могу противиться ощущению, что в этих сюжетах – Дороти Унак, Роберта Пенна Уоррена, Кена Кизи и так далее – крылось великой важности содержание, что с помощью самого что ни на есть дружелюбного языка “great american story” мне передавались важные вещи, которые способны были закрепляться в человеке, изменяя его и даже формируя, оставляя иногда прочные, усвоенные этические установки на всю жизнь. Именно поэтому ситуация, в которой ты садишься с друзьями в скверике на скамейку и там, за густыми кустами, тянешь «чернила» из горла и обсуждаешь «Отсюда в вечность» (James Jones “Stąd do wieczności”, 1963), или «Мир по Гарпу» (John Irwing “Świet według Garpa”, 1984),

или «Обнаженные и мертвые» (Norman Mailer “Nadzy I martwi”, 1976),

или еще Хласку или Стахуру, -- было возможной и правдоподобной.

Якуб Винярский: А как насчет отсылок и аллюзий?

Ярослав Гжендович: Что касается аллюзий, которые я себе позволяю, то их, наверное, иногда находят, иногда нет. А я рад, что они есть. Я бы не стал недооценивать читателей фантастики — это как раз те люди, которые читают, и уж точно не все читают исключительно фантастику, фэнтези и ужасы. Феномен того, почему люди читали в то время, легко понять, но нужно провести эксперимент. Возьми молодого человека и отправь его на месяц в какую-нибудь глушь -- в домик лесника, в деревню, в приют, не важно. Ни телефона, ни Интернета, ни iPod, ни компьютера, ни игровой приставки. Нельзя пользоваться оборудованием для страйкбола, спутниковым тюнером, проигрывателем Blu-Ray -- DVD, а также заниматься карточными и настольными играми. Можно взять музыкальный плеер без каких-либо других функций с запасом песен, соответствующим пяти выбранным дискам. Телевизор может быть при условии, что он принимает только программу ТVP 1 и местную. Даже Polsat-а и TVN -- нет. Добро пожаловать в 1980-е. Дай ему книги и посмотри, станет или не станет он их читать. Вот и все. Книга – один из способов провести время. В наше время один из многих, в те времена один из немногих.

Якуб Винярский: Я продолжу тему. Не кажется ли тебе, что бум фэнтези (бум и катастрофа одновременно) связан с ловушкой поверхностности, в которую попал этот жанр. Сейчас, пожалуй, можно говорить уже о высокой и низкой фэнтези, что было немыслимо еще десять лет назад.

Ярослав Гжендович: Уникальные проблемы этого поджанра меня не особо волнуют. Мне нравится фэнтези в ее отдельных проявлениях, но ее главное течение имело тенденцию впадать во вторичность и даже в кретинизм с самого начала, с тех пор как эта конкретная форма фантастики увидела свет. Это просто набор довольно узких топосов, которые, кроме того, рождены шедевром Толкина и никогда не были полностью от него свободны. Фэнтезийная часть также играет дополняющую роль по отношению к тому огромному явлению, которым является RPG, и эти произведения служат поддержкой сюжетному воображению игроков, а не обеспечению углубления их литературного опыта. На это не стоит жаловаться, специализация – это тоже хорошо, и все путем, пока мы сохраняем за собой право выбора. Всегда, в каждом жанре литературы, находит себе место явление вторичности, и в этом нет ничего удивительного. За каждым великим произведением, особенно в том случае, если шедевр добился успеха на рынке, следуют поделки эпигонов, которые его обесценивают. Всегда будет много тех, кто найдет свою нишу в предоставлении читателям возможности вернуться в мир, который они потеряли, закрыв обложку шедевра. С другой стороны, многие авторы уже показали, что внутри поджанра еще хватает свободного места – Желязный, Хобб, Вулф. Теперь мы наблюдаем влияние поджанра под названием New Weird — и на этом примере можем видеть, как быстро то, что считалось полным обновлением жанра, превращается в закостеневший канон и, с другой стороны, то, как некоторые люди могут творчески и интересно использовать его остатки. Иногда достаточно оторваться от привычных шаблонов, например заданных Толкином или мифами о короле Артуре, чтобы найти совершенно новые пространства. Это зависит не от принятой эстетики или онтологии мира, а от замысла и возможностей автора. Если автор мыслит оригинально, он создаст уникальную историю также среди гномов и эльфов.

Якуб Винярский: Как на тебя подействовал колоссальный успех первого тома твоей книги. Не опасаешься ли ты того, что планка вдруг оказалась установленной (ты сам ее себе установил) настолько высоко, что будет сложно ее преодолеть так же красиво и без колебаний, как ты это сделал в первый раз?

Ярослав Гжендович: Я стараюсь не думать о литературе с точки зрения цирковых номеров, прыжков через перекладины или обручи, шоу на трапеции или боев ММА. Написав первый том, я просто продолжал писать историю, стараясь не впасть в истерику, состояние нездорового возбуждения и эмоционального расстройства. Конечно, мне было страшно и немного неловко. Ситуация, когда тебе публично вручают медную статуэтку, немного удручает, особенно когда получаешь ее за начало книги, конца которой еще никто не знает. Я боялся, что, возможно, за этим стояло слишком много ожиданий, и в целом чувствовал себя так же, как если бы я был президентом Обамой, получившим награду до того, как что-то сделал, создававшим впечатление, что, по его мнению, он полностью ее заслужил. Мне ничего не оставалось делать, как сесть и продолжить написание истории.

Якуб Винярский: Что для тебя составляет самую большую проблему в тот момент, когда ты садишься за чистый лист бумаги? Чувствуешь ли ты то же самое, что и десять лет назад, или это чувство эволюционировало?

Ярослав Гжендович: Должно быть, это одно из тех понятий, которые меняли свое значение, пока я занимался чем-то другим. Если придерживаться этой низкотехнологичной метафоры, то лист бумаги не является для меня проблемой. Никто не заставляет меня что-то писать. Никто не говорит, что я не способен с этим справиться, или требует, чтобы я что-то доказал. Проблема – это трудность, в решении которой имеется элемент соперничества. Либо я разобью кирпич головой, либо он снесет мне череп. Но сейчас я время от времени слышу, что каждый день — это новый вызов или что-то в этом роде. Когда я вижу рекламу с такими лозунгами, у меня создается впечатление, что она воспевает жизнь отчаянно некомпетентных людей. Если бы мне вдруг пришлось сидеть перед экранами управления воздушным движением на низкой высоте, это было бы непросто, но написание рассказа или книги «не из этой оперы». Прежде всего потому, что когда я сажусь за этот предполагаемый лист бумаги, то обычно знаю, что хочу сделать. Проблемой, вызовом, если хочешь, является сам текст. Плод трудов, возвышенно говоря. Его структура — замысел, содержание, главная мысль – редко выносится на лист бумаги явным образом. Все это вырисовывается в результате борьбы, вершащейся в моей голове, прежде чем я сажусь писать.

Якуб Винярский: Какими ты видишь современную научно-фантастическую и фэнтези литературу, мировую и отечественную? Тебе не мешает то, это молох, управляемый в основном коммерческими потребностями издателей?

Ярослав Гжендович: Извини, но о чем это ты? Уверяю тебя, если бы я когда-нибудь столкнулся с литературным контролем, осуществляемым по тем или иным причинам, мне бы это весьма помешало, но я никогда не видел ничего подобного. Молоха тоже нет. Насколько я знаю, фантастика нигде в мире не является каким-то огромным чудовищем, которое можно было бы сравнить, например, с киноиндустрией или эстрадной сценой. «Бабахает» только тогда, когда появляется экранизация. Слава Богу, до сих пор никому не пришло в голову запустить литературу в мельницу современного менеджмента. Например, потребовать от автора каждую главу обсуждать с редактором, организовывать встречи и собрания, навязывать содержание книг. Этот твой молох должен был бы выглядеть примерно так, но никто этого не делает, по крайней мере, пока. Да, на рынке сменяются моды, ему также нужно определенное количество второстепенных или посредственных работ, но и оригинальных создается достаточно. Я попросту не беру в руки дрянные книги. Иногда меня обманывают, но я все равно делаю выбор. По сути, это то же самое, когда я выбираю фильм, гостиницу для проживания в отпуске или радиостанцию.

Якуб Винярский: Тебе не кажется иногда, что для всей современной польской фантастике, впрочем скорее «твердой», чем «мягкой», главное – выйти из той обширной тени, которую отбрасывает на нее наследие Станислава Лема?

Ярослав Гжендович: Нет. Нет никакого такого наследия Лема. Есть воспоминание, зачастую без осознания того, о чем вспоминается. Лем был гением, но научная фантастика в том виде, в каком он ее писал, на данный момент не очень популярна, поэтому сравнивать ее не с чем. Субъективного ощущения важности темы сравнить невозможно. Кстати: фантастика не делится на «твердую» и «мягкую». Я не заметил также никаких разновидностей садо-мазо, бондажа или зоо. Думаю, ты перепутал области искусства.

Якуб Винярский: Не потому ли фантастика, представителем которой был Лем, сегодня не очень популярна, что писать ее гораздо сложнее, чем ту, где речь идет об очередной бойне в очередной корчме?

Ярослав Гжендович: Нет. Лем писал не только «Голема XIV», или «Summa Technologiae», или «Глас Господень», но также «Кибериаду» и циклы рассказов о пилоте Пирксе и Ийоне Тихом, «Возвращение со звезд» и множество других вполне доступных, юмористических или приключенческих произведений. Научная фантастика на фоне покорения космоса была естественным, логическим способом размышления о будущем. Это обогащало воображение как авторов, так и читателей. Сейчас такого нет, но это не значит, что у нас никто не пишет такой фантастики. Пишут, и пишут с не меньшей интеллектуальной нагрузкой, но поскольку читатель равнодушен к перспективе выхода за пределы Земля, этим произведениям труднее пробиться на рынок.

Почитать о пане Ярославе на сайте ФАНТЛАБ можно ЗДЕСЬ

17. В рубрике «Felieton» напечатана статья Ярослава Гжендовича/Jarosław Grzędowicz “Jak zastrzelić wzystko, co się rusza/Как застрелить все, что движется”, в которой автор касается проблемы использования оружия в фантастике (стр. 77).

Мне хотелось чего-то другого, но тут вдруг я узнал, что меня считают «мачо правого толка с большим карабином», и решил, что пора заняться темой оружия в фантастике. Ну хотя бы потому, что карабина у меня нет.

То, чего я не понимаю, застрелю только после завтрака.

Не хочу выдвигать тезис о том, что дескать нет фантастики без оружия, но это оружие — всего лишь реквизит, без которого не может обойтись значительная часть жанровой продукции, ибо она некоторым образом сочетается с приключенческой литературой, где герои противостоят всевозможным угрозам. Но вообще-то да, там, где угрозы неким образом олицетворяются, без оружия ну никак не обойтись. Удушье из-за недостатка кислорода или гравитацию застрелить нельзя, но можно выстрелить в агрессивного инопланетянина, а если под рукой нет оружия, то можно его чем-то заменить, например построив ловушку, или соорудить оружие из чего-то подходящего – нечто вроде лука с разрывными стрелами в «Хищнике» или огнемета из паяльной лампы и горючей жидкости в «Чужом».

В научной фантастике оружие появляется с самого ее начала, обычно в футуристической форме. Прогнозы в этой области оказались полностью «мимокассовыми». Авторы были уверены в том, что в мире технологий будущего вместо того, чтобы дырявить противника традиционным огнестрельным оружием, его будут поджаривать энергетическими лучами. Началось с теплового луча Уэллса из «Войны миров», а затем в руках героев научной фантастики появились энергетические устройства с устрашающими научными названиями: аннигиляторы, бластеры, эксплодеры, дезинтеграторы. Менее амбициозные устройства называли попросту излучателями. Авторы редко объясняли, что конкретно эти устройства излучали, но обычно это был визуально заметный луч энергии, который заставлял пораженную им цель меняться до неузнаваемости и переставать быть проблемой. Обычно противника поражали тем, что было аккурат модным в области теоретической физики: тахионами, нейтронами, мезонами и бозонами Хиггса. Какое-то время была в моде плазма, затем на первое место вышла антиматерия.

В реальном мире прототип, созданного командой полковника Томпсона футуристического для той эпохи оружия, известного во время Второй мировой войны как «томмиган», назывался «уничтожителем». Я не могу сказать, что было первым — аннигиляторы в брошюрной НФ или «чикагская пишущая машинка». Был еще довоенный роман авантюрной НФ «Том Свифт и его Электрическая винтовка» о парне, который сконструировал карабин, стреляющий молниями. Автор назвал это оружие тазером; так сейчас называется устройство, стреляющее дротиками на кабелях, которое используется в Канаде для казни электрическим током людей, потерявших терпение после нескольких часов пребывания в зале ожидания аэропорта без доступа к туалету.

Реальность очень медленно догоняет требования авторов научной фантастики. Ибо оказалось, что старой доброй пули вполне достаточно, и после первой засыпки гильзы нитроцеллюлозным порохом в этой области мало что изменилось. Меняются калибры и формы оружия, но принцип остается тем же.

Фантастика, особенно киношная, начала возвращаться к огнестрельному оружию где-то в 1980-х. Когда на экраны вышел фильм «Чужой», всем нам привычно было видеть героев в трико из «Звездного пути» или «Космоса 1999». Эти вооруженные люди отличались цветом бейджей или лампасов и имели оружие, похожее на фонарик, степлер или пульт дистанционного управления от телевизора, которое издавало приятный на слух электронный звук и поражало врага цветной линией, нарисованной на кинопленке. Тот падал без каких-либо признаков жизни или неприглядных внешних симптомов, максимум — немного дымил. В фильме «Чужие» мы видели солдат, которые выглядели и действовали как солдаты, и были вооружены надежным оружием, имеющим несколько загадочных особенностей, вроде последовательного соединения магазинов, но в остальном подобным традиционному.

Тем временем воображение мира захватили «Звездные войны», где оружие все так же делает «пьюф!» и мечет светящиеся молнии, но выглядит гораздо более правдоподобным. В руки актеров вложили настоящие пистолеты и винтовки, выкрашенные белой или серебряной краской и с приклеенными странными приспособлениями. В случае с Ханом Соло это был “Mauser-90”, а в остальных случаях — британский пистолет-пулемет “Sterling” без магазина или немецкий крупнокалиберный пулемет “MG 43”. В мире «Звездных войн» наряду с огнестрельным пользовались также и холодным оружием. Обычно один способ ведения войны исключает второй, поэтому нас заставили поверить в то, что рыцарь-джедай способен махать своим световым мечом, отклоняя эти красочные «пьюф!» в ту или другую сторону. С другой стороны, вселенная «Звездных войн» настолько специфична, что подобная ерунда никого не волнует.

Фэнтези – это отдельная сфера. Здесь тоже нельзя передвигаться без оружия, но задействовано почти исключительно холодное оружие. Иногда оно обладает сверхъестественными свойствами, но обычно все сводится к более или менее изысканной полоске металла с вычурной рукоятью. В случае фэнтези проблема заключается в том, что описываемое оружие требует от автора определенных знаний в истории вооружения. Вещи имеют свои названия, ограничения и предназначение, они подходят для одного и не подходят для другого. Обычно пробелы в знаниях и опыте восполняют главным алиби авторов этого жанра – магией. Авторы, различающие протазаны, глевии, гизармы и алебарды и имеющие представление о том, для чего используются эти инструменты, редки, но познакомиться с ними всегда интересно. Я знаю как минимум четырех авторов, чье мастерство в использовании орудий убийства заслуживает уважения. Я не хотел бы встретиться в поединке на саблях с писателем Комудой, оказаться под дулом пистолета «глок», удерживаемого рукой писательницы Козак, а на писателя Жамбоха достаточно просто глянуть вблизи, чтобы затосковать по чему-то, что делает «пьюф!» из безопасного отдаления.

Это не значит, что каждый писатель-фантаст должен пройти обучение стрельбе и окончить школу фехтования. Однако есть процедура, которую мы называем “researching”-ом. Никто не требует от автора, чтобы он лично зарубил дракона, но взмахнуть несколько раз мечом или топором он должен. Проехаться верхом на лошади, посетить средневековый замок, пострелять из лука в какую-нибудь копну соломы, надеть на минутку кольчугу. Ведь фантастика складывается как из воображаемых, так и из реальных элементов. Стоит знать, как эти последние выглядят. Те, которые этого не знают, легко узнаваемы – герои их сочинений стреляют одной рукой из арбалета, скачут верхом с алебардой, вкладывают магазины в револьверы или убеждены в том, что «кремневые ружья» — оружие из каменного века.

А теперь я возьму свою большую винтовку и застрелю что-нибудь из того, чего не понимаю. Просто для улучшения своих писательских навыков.

Надпись на карикатуре: «Сдавайтесь, я писатель, у меня ручка и я не замедлю ею воспользоваться».

12a. В рубрике «Felieton» размещена статья Ярослава Гжендовича/Jarosław Grzędowicz, которая носит название:

Я охотно соглашусь с тем, что магия в книгах служит очень многому. Возможно я не ярый любитель стандартных историй, чье действие разворачивается в псевдосредневековых мирах, населенных несколькими враждующими друг с другом расами и оснащенных магией, но часть этих наработок я высоко ценю и люблю. Я знаю, что сверхъестественные элементы в них необходимы для разных целей. Кроме одной. Оправдания анахронизмов.

На этом этапе моих выводов у читателя должен складываться на устах вопрос: неужто у уважаемого автора нет более серьезных озабоченностей? Кто, будучи в здравом уме, будет над этим ломать голову? Между тем объяснения тривиальны – это пляж и провал во времени. Я отдаю себе отчет в том, что напоминания о теплом песочке, шезлонгах и видам на море в декабре звучат более чем раздражающе. Однако вследствие различных будничных причин на такую отпускную поездку, которая у меня вот-вот закончится, я смог позволить себе только в октябре. А провал во времени возникает из производственного процесса печатания журнала, чем можно объяснить, что относительно недавно я не имел возможности заняться ничем другим, как лечь в тенечке на песочке и почитать множество плохих и самую малость хороших книг.

Это приводит к абсурдным и схоластическим размышлениям над ролью магии в фантастическом сюжете. Появляется, например, сцена, в которой автор вынуждает монструальные армии сражаться зимой. И ни слова не молвит о том, что эти люди способны питаться проростками из-под снега или что их народ изобрел некие консервы и снегоступы для лошадей. Сомнения гасятся пожиманием плеч и аргументом: «Ну это ведь фантастика». Магия. Другие, в свою очередь, рисуют нам плавающий остров, составленный из тысяч стянутых канатами и сбитых досками кораблей. Плавающий морской город. Ладно, живописно. Но что произойдет, когда случится буря? А вы видели когда-нибудь шторм? И что бывает со стоящими у причала кораблями, когда на них обрушиваются волны? Но нет. Ведь это Фэнтези и Магия.

Ну так, может быть, заставим наши корабли тащить за собой буровую вышку. А почему нет, ведь такие вышки могут плавать, и прежде, чем заякорить на стоянке, их туда буксируют. Только вот вышка, о которой мы говорим, пока ее тащат корабли, неустанно добывает нечто из-под морского дна. Не нефть, а магическое топливо, которое в этом мире является полезным ископаемым. Буксируют вышку с буром, вонзенным в дно? А может быть бур вспахивает дно подобно плугу? Неважно. Магия. Конец дискуссии. А вот тут еще раб, которому в наказание за провинность отрезали ноги и усадили в повозку на паровой тяге. Да, знаю – магия. Допустим. Забудем о лютой жаре в такой повозке. Но скажите на милость, на кой ляд нужен такой раб, который не может въехать на корабль по сходням да вдобавок еще вынужден что-то подбрасывать себе в топку? Ну да чего там! Фантастика. Фэнтези.        

Обращаю ваше внимание на то, что меня не интересуют такие мелочи как то, что человек весом около девяноста килограммов превращается из четырехтонного дракона или в едва килограммового сокола. Понимаю, слышал. Магия. Но было бы приятно, если бы в результате такого процесса исчезло или появилось бы стадо овец или дерево. Или хоть что-то, наводящее на мысль, что автор худо-бедно понимает природу собственного мира.

Понятно, что бывают разные условности. Фэнтези может быть мистической притчей или юмореской. В одном случае магия будет мрачной и окутанной непроницаемой тайной, в другом — сказочной чертой мира. Подступаться к ней с плоскогубцами в руке не имеет смысла. Однако даже когда я сижу с книгой в руке на пляже, а это делает меня самым понимающим и терпеливым читателем на свете, я терпеть не могу, когда магия залатывает все прорехи, возникающие из-за незнания. Допустим, герой ищет трупы, закопанные двумя неделями ранее, и приходит к выводу, что они там, где растет свежая трава. Он начинает копать голыми руками, смотрит – скелеты. Такие как в анатомическом кабинете. Ну и начинает складывать ребро к ребру, позвонок к позвонку, чтобы сориентироваться – сколько же человек здесь похоронено. А сколько времени растет трава? И сколько времени требуется на то, чтобы человек превратился в скелет? И не лучше ли посчитать черепа? Магия. Фантастика. Фэнтези.

Соль всей штучки в том, что если уж мы имеем фэнтезийный мир, в котором магия является чем-то естественным, то следовало бы знать, насколько она распространена и обыденна. Магия может объяснить, почему меч в руках героя сам рвется в бой или почему он беседует с птицами, но не объясняет, почему сырные лепешки месяцами не черствеют, если заранее не оговорено, что они выпекались магическим способом.

Трудное дело. Если все на свете нафаршируем магией, сюжет утратит смысл. Никуда не денешься, даже придуманный псевдосредневековый мир должен управляться законами природы, распространяющимися на воробьев, свечи и творожные сырки. Магия — это явление, которое по определению нарушает естественный порядок. Обработанный магией камень может парить, но это имеет смысл только в том случае, если в этом мире камни обычно падают. Иначе это не магия, а состояние невесомости или геологический объект легче воздуха. Речь идет об уравновешивании определенно неизбежного реализма мира, который помогает читателю поверить в невозможное, с фантастическими элементами, которые не согласуются с механикой или законами природы. Пребывание на острове между крайностями – дело опасное и неудобное, но к нему можно привыкнуть.

Хуже всего, когда магии применяется a posteriori. Не как элемент истории, а как замазка для дыр, возникших из-за того, что автор не знает, что такое каплун, как разжечь очаг, как делается сыр, сколько весит меч или что требуется, чтобы натянуть тетиву на похожем на стальную рессору луке арбалета и, в связи с этим, кто может пользоваться таким устройством. Если кто-то утверждает, что коню наложили чапрак на голову, то это значит, что он либо рехнулся, либо с чем-то эту вещь перепутал. Хотя чего уж там, фэнтези.

Трудное это занятие — обходиться с этим, ибо магию и реализм надо дозировать по каплям, в зависимости от принимаемой условности. Одно дело, когда нечто происходит в совершенно ином мире, лишь отдаленно похожем на наш, и другое – когда автор приглашает нас в Пацаново, в XII век. Один из моих друзей взялся за морскую фэнтези, действие которой, правда, происходит в нашем мире. Ну так за время нашей с ним поездки на поезде я узнал от него столько реальных подробностей, что мог бы занять капитанское место на галеоне. Этот человек настолько погрузился в источники, что способен был назвать не только любой канат на борту корабля, но и перечислить продукты, входящие в матросский паек или перечислить содержимое карманов боцмана. Все, что мне оставалось, это выразить ему свое восхищение. Вот он-то не станет замазывать дыры на борту своего корабля магией. Их там у него попросту не появится.

Все, что пришло мне в мою перегретую на песке голову, в равной степени относится и к тому, что я сам делаю. Я вовсе не считаю себя лучшим всех остальных. Это всего лишь отпускное впечатление человека, который может забыть о своей работе, поваляться на пляже и заняться беззаботным чтением. Пляж, однако, особое место, которое навевает странные ассоциации и провоцирует на глупости не хуже трибуны сейма. Тем более, что приведенные выше примеры не почерпнуты из каких-то конкретных книг. Они лишь иллюстрируют общее явление.

И тем более, что, будучи высказанными в таком состоянии и месте, они, конечно, представляют собой продукт магии. Фэнтези одним словом.

(Подпись к рисунку: «Это единственное место, где существует нечто более сильное, чем магия»)

5. В рубрике «Из польской фантастики» расположены два рассказа.

Рассказ «Cyngiel/Спусковой крючок» написала Катажина Моленда/Katarzyna Molenda. Рисунок МАРЕКА БЕЛЕЦКОГО/Marek Bielecki. Апокалиптическое видение мира, в котором расовая ненависть приводит к гибели человечества. Об авторе рассказа известно очень мало. Она из Лодзи, растила в ту пору 22-месячного ребенка. Ее дебютный рассказ «Sprawa honoru/Дело чести» был напечатан в журнале в 1988 году (№ 2) под псевдонимом Катажина Кулиговская/Katarzyna Kuligowska.

Рассказ «Rozkaz kochać!/Приказано любить!» написал Ярослав Гжендович/Jarosław Grzędowicz, к моменту публикации рассказа студент третьего курса Варшавского университета. Парень изучал в университете психологию, что замечается при чтении рассказа. Рисунки (2) ПЕТРА ЛУКАШЕВСКОГО/Piotr Łukaszewski. Позже рассказ вошел в состав антологии «Robimy rewolucje/Делаем революцию» (2000).

На русский язык рассказ не переводился. Его карточку можно найти тут А об авторе можно почитать здесь

6. В замечательном «Словаре польских авторов фантастики» Анджея Невядовского размещена персоналия Стефана Вейнфельда/Weinfeld Stefan (род. 1920) – инженера, публициста, автора НФ. В подрубрике «Пожелтевшие страницы» напечатан рассказ «Поворотная цапфа времени» («Zwrotnica czasu» (w:) Stefan Weinfeld “Władcy czasu”. KAW, Warszawa, 1979).

7. В рубрике «Критики о фантастике» напечатано небольшое эссе Зигмунта Язукевича/Zygmunt Jazukiewicz “Wyspy tajemnicze/Таинственные острова” – об «островной теме» в фантастике (Д. Дефо, Д. Свифт, Ж. Верн, У. Голдинг, С. Лем, Д. Баллард и др.).

9. В рубрике «Рецензии» raz (надо полагать, Rafał A. Ziemkiewicz) довольно-таки благосклонно взирает на дебютную книжку Марека Т. Дембовского «Год китайского лиса» (Marek T. Dębowski “Rok chińskiego lisa”. “Glob”, Szczecin, 1989); «это широкомасштабная космическая опера, написанная, правда суконным школьным языком»;

некто Predator досадливо морщится, перелистывая роман русской писательницы Юлии Ивановой «Последний эксперимент» (Julia Iwanowa “Ostatni eksperyment”. Tłumaczył Janusz Majewski. Seria “Z kosmonautem”. “Czytelnik”, Warszawa, 1989); «книга Ю.Ивановой свидетельствует аж о двух кризисах: в представлении у нас советской фантастики и в формировании известной издательской серии»; а Мацей Паровский внимательно разглядывает очень даже неплохой сборник рассказов Марека Орамуса «Кладбищенские гиены» (Marek Oramus “Hieny cmentarne”. Wydawnictwo “Sląsk”, Katowice, 1989).

10. В рубрике «Наука и НФ» размещена статья Мацея Иловецкого/Maciej Ilowiecki «Życie przez życiem/Жизнь до жизни» – о гипотезе реинкарнации.

11. В рубрике «Кино и фантастика» Дорота Малиновская/Dorota Malinowska в статье с броским названием «Otchlań nudy/Бездна скуки» рецензирует фильм режиссера Джеймса Камерона «Abyss/Бездна» (США, 1989).

12. В рубрике «Поэзия и фантастика» напечатаны несколько стихотворений Адама Холлянека из его новой книги.

13. В номере размещен небольшой («экспериментальный») комикс «Requiem/Реквием» сценариста Радослава Клечиньского/Radosław Kleczyński и художника АНДЖЕЯ ПЕНЕНЗЕКА/Andrzej Pieniązek.

(Окончание следует)